Внецерковная культура на Руси
Рис. 1 Бронзовые литые арки от напрестольной сени из княжеского храма. Мастер Константин. Вщиж (Брянская область). XII в. ГИМ.
Внецерковная культура на Руси — в отличие от Византии, сохранявшей античные бытовые традиции, — была по преимуществу княжеской (царской), но она становилась образцом для народных действ. «Слово о полку Игореве» можно считать памятником «двоеверия», ведь в нём сохранились представления о происхождении «русичей» от Дажбога, русские именуются «Дажбожьими внуками». В княжеском уборе и декоре церквей присутствовали и античные мотивы: змеевики воплощали «двоеверие» — ведь с одной стороны такого амулета изображалась горгона Медуза, а с другой — архангел Михаил. Главным мотивом роскошной диадемы из клада в Сахновке стало вознесение на небеса Александра Македонского грифонами, великолепно выполненной в технике перегородчатой эмали.
Рис. 2 Обратная сторона бронзовой литой подвески – змеевика с изображением горгоны Медузы (на аверсе – библейский сюжет). XII в. ГИМ.
Византийские календарные обряды (восходящие к античности) — календы (коляды — рождественские праздники), русалии (на Троицкой неделе), купалье (на Ивана Купалу), Юрьев день, связанный с прекращением осенних работ, — были восприняты на Руси вместе с византийской христианской культурой. Древнерусская культура впитывала светские элементы культуры Византии и Запада, в древнерусских городах (Киеве, Новгороде, Смоленске и др.) строили даже «латинские божницы» (католические храмы), Новгород и Смоленск были связаны тесными торговыми и культурными узами с гopoдами будущей Ганзы на Балтике.
Однако отношение Католической церкви к восточным схизматикам (раскольникам) было довольно суровым, особенно в эпоху столкновения Ливонского ордена с Русью в чудских землях и во время монголо-татарского нашествия, когда русских князей обвиняли в пособничестве их сюзеренам — языческим ханам.
Всевозможные языческие обычаи и поверья ещё долго сохранялись в народе. Берестяные грамоты и летописи, составленные монахами, позволяют окунуться в этот людской мир. Так, в «Повести временных лет» в рассказе об иноках Киево-Печерского монастыря есть повествование о некоем прозорливце Матвее. Однажды он стоял в церкви во время службы и обвёл глазами братию. Тут он увидел беса в образе ляха (поляка) в плаще: тот нёс под полой цветок, называвшийся лепок. Обходя братию, бес вынимал из-под полы цветок и бросал его на кого-нибудь. Если цветок прилипал к кому- то из поющей братии, тот расслаблялся, под любым предлогом покидал церковь, шёл в келью и засыпал. Если же цветок не прилипал — монах крепко стоял на службе.
Этот летописный рассказ повествует о древнем предрассудке, когда обычаи и одежда чужеземцев воспринимались как бесовские: бес принял облик ляха — латынянина, чуждого по вере православной братии. (Даже во время Петровских реформ XVIII в. старообрядцы воспринимали их как бесовщину, связанную с желанием переодеть русских людей в немецкое платье.) Но русские книжники не просто поминали предрассудки в своих, казалось бы, незамысловатых рассказах. Именно в монастырях, где жили выходцы из разных стран, они могли почерпнуть подобные сюжеты, далёкие от собственно христианского канона. Сюжет о бесе с сонным цветком удивительным образом напоминает буддийские истории о демоне маре, стремившемся подобными кознями отвлечь от пути просветления бодхисатв и самого Шакьямуни. Это не единственный индийский мотив в древнерусской литературе. Предполагают, что в XIII в. могло быть переведено и «Слово о двенадцати снах царя Шахаиши», сюжет которого восходит к буддийской повести. Сны восточного царя пророчили падение всех моральных устоев и гибель мира; воззрения, связанные с концом света, были популярны среди древнерусских книжников не только в период ордынского ига.