Папоротники и лев в белокаменной резьбе западного притвора Рождественского собора. 1234 г. Суздаль, Владимирская область.
Лихоимство и пьянство обличались в Древней Руси, как и во всём христианском мире, как служение бесам — пьяницы «приносят дьяволу жертву пьянственную». В особом «Поучении Святых Отцов» разоблачалось «несытство неправедное»: «Многие пристрастившиеся к пьянству укоряют богатых и бесчестных. Но как пьяница поклоняется пьянству, а не Богу, и не знает он в этом меры, так и лихоимец не насытится, владея неправедно нажитым. Лихоимец богатство любит, а тот — хмельное питьё; лихоимцу глаза мзда ослепляет, а пьянице глаза застилает хмель; один глух и не слышит стонов нищих по скупости своей, душа другого глуха из-за пьянства, и не слышит он поучений святых. Оба служат дьяволу, а не Богу… Для одних бог — лихоимство, для других — чрево. Лихоимец и пьяница — два брата родные, и побратал их дьявол».
В XIII в. было составлено церковное поучение «О посте, к невежам», обличавшее поклонение навьям (души умерших предков), для которых топили баню и готовили трапезу. Бесы залезали в баню, мылись, оставляли в золе куриные следы — невежи думали, что это вернувшиеся с того света навьи. Бесы же радовались, говоря: «…эти люди платят нам десятину, нашу волю они исполняют, нам с ними и жить. У этих людей всего в достатке: и питья, и еды, здесь же и мясо предлагают нам. Здесь же и сыры, и масло, яйца и жирные утки, и караваи, и великие мосты, и просветы большие [обрядовое печенье особой формы], и чаши с медом и с пивом… У нас и других доброжелателей много, но все же нет таких добрых друзей, как эти, которые нам и всевозможные лакомства готовят. Мы же ходили у болгар и у половцев, чуди, вятичей, словен, а иные — по другим землям, но нигде не могли найти людей лучше… Что мы им говорим, то они и исполняют».
Христиане, соблюдающие народные обычаи, приравнивались Православной церковью к инородцам и иноверцам, мусульманам — болгарам, язычникам половцам, чуди и т. д.
Серебряный, позолоченный, чернёный медальон от барм с изображением Богоматери Оранты. Владимир. XII — конец XIII
Бог, Богородица и женские святые заменили в народной традиции и духов судьбы, в средневековой традиции сохранявших нейтральное наименование «род» и «роженица». Такая замена была возможна потому, что эти духи не относились собственно к «нечистой силе», сами были нейтральны. Бога и Богородицу призывали и в многочисленных заговорах, направленных против болезней и также порицаемых Церковью как магические, не связанные с каноном. В заговорах упоминаются особенные персонажи, призванные помогать против болезней. Один из таких древнейших заговоров содержит новгородская берестяная грамота середины XII в.:
Сихаил, Сихаил, Сихаил
Ангел, ангел ангел
Господень ге имя ангела.
(далее…)
Одним из самых важных элементов в жизни древних славян считалось следование христианскому таинству — рождению ребёнка. Таинство рождения также было связано с рядом обычаев и предрассудков. Пытливый деятель русской церкви XII в. Кирик Новгородец выписал из «худого номоканунца» (сборник канонов, не признаваемый Церковью) статью о том, что дитя, зачатое в пятницу, субботу или воскресенье, станет больным или преступным человеком. Новгородский архиепископ Нифонт с негодованием отвечал Кирику, что источник «вопрошания» — «ты книгы» — «годятся сжечи». Характерно и особое отношение к роженице как носительнице ритуальной нечистоты, затрагивающей не только мать и ребёнка, но и всё жилище, куда священник заходил лишь через три дня после родов, если его вымыли и в нём была прочитана молитва, сотворённая над осквернённым сосудом. Этот обычай, как и многие церковные требования ритуальной чистоты, восходит к нормам Ветхого Завета, но он совпадает с общеславянским представлением о нечистоте роженицы, которая должна была рожать не в доме, а в ритуально нечистом месте — бане, хлеве и т. п. В этом религия приходских священников и средневековых «поселян», равно как и крестьян Нового времени, была скорее «единоверной». (Для неё типичен, в частности, и обычай открывать церковные врата при трудных родах.) Другое дело, как относилась к этому «фольклорному христианству» официальная Церковь, особенно когда священники участвовали в народных действах — свадьбах, роженичных трапезах, посвящённых роду и роженицам, духам судьбы новорождённого и т. п.
В богатом орнаменте белокаменного Георгиевского собора сочетаются как языческие, так и христианские образы. 1230—1234 гг. Юрьев — Польской, Владимирская область.
Важное место в христианской Руси занимал погребальный обряд. Погребальный обряд преследовал две противоположные цели — удалить покойника как можно дальше, на тот свет, и одновременно сохранить его на кладбище, на погосте, рядом с живыми, чтобы ему легче было помочь потомкам, — недаром во время календарных обрядов непременно устраивали и поминки. Так, убийцы святого Глеба не просто скрыли преступление: они не похоронили Глеба, как положено, в ладье, а перевернули лодку, чтобы покойник не мог выбраться из могилы и отомстить им. Примечательно ритуальное действо, завершившее расправу над волхвами в 1071 г. очевидно больше относившееся к язычеству: убитых волхвов после совершения кровной мести повесили на дубе, и их трупы растерзал медведь (в обряде сочетаются самые почитаемые и мифологизированные в Восточной Европе дерево и зверь). Для архаичной славянской обрядности действительно характерно подобное обращение с телами вредоносных, «заложных», покойников. «Заложными» называли на русском Севере покойников, которых не закапывали в могилу, а «закладывали» на поверхности, так как их погребение оскверняло мать-землю и могло привести к неурожаю.
(далее…)
Одним из самых страшных явлений на Руси были моры (эпидемии), охватывавшие целые средневековые волости. Недаром митрополит Иларион в своей молитве просил, чтобы Господь не испытывал голодом и болезнями недавно обращённых русских христиан (о том же молил некий Ян в надписи из Софии Киевской). Под 1092г. летописец рассказывал: «Предивное чудо явилось в Полоцке в наваждении: ночью стоял топот, что-то стонало на улице, рыскали бесы, как люди. Если кто выходил из дома, чтобы посмотреть, тотчас невидимо уязвляем бывал бесами язвою и оттого умирал, и никто не осмеливался выходить из дома. Затем начали и днём являться на конях, и не было их видно самих, но видны были коней их копыта; и уязвляли так они людей в Полоцке и в его волости. Потому люди и говорили, что это навье бьют полочан».
«Навье» — это мертвецы: слово происходит от праславянского обозначения ладьи — повсюду верили, что загробный мир расположен за рекой или морем. Мор в Полоцке воспринимался как вторжение с того света конной орды призраков, ведомых бесами, поскольку именно конь доставлял покойника на тот свет. Отношение к умершим в Древней Руси, как и в любом архаическом обществе, было двойственным. С одной стороны, они почитались как предки, которые должны были на том свете, будучи прямо связаны с миром сверхъестественного, помогать своим сородичам выращивать урожай, сохранять здоровье и т. п.; с другой — умершие, особенно те, кто умер неестественной смертью, до срока, были вредоносными, и их вторжение в мир живых вело к стихийным бедствиям, неурожаю или мору, как в Полоцке.
Рис. 1 Бронзовые литые арки от напрестольной сени из княжеского храма. Мастер Константин. Вщиж (Брянская область). XII в. ГИМ.
Внецерковная культура на Руси — в отличие от Византии, сохранявшей античные бытовые традиции, — была по преимуществу княжеской (царской), но она становилась образцом для народных действ. «Слово о полку Игореве» можно считать памятником «двоеверия», ведь в нём сохранились представления о происхождении «русичей» от Дажбога, русские именуются «Дажбожьими внуками». В княжеском уборе и декоре церквей присутствовали и античные мотивы: змеевики воплощали «двоеверие» — ведь с одной стороны такого амулета изображалась горгона Медуза, а с другой — архангел Михаил. Главным мотивом роскошной диадемы из клада в Сахновке стало вознесение на небеса Александра Македонского грифонами, великолепно выполненной в технике перегородчатой эмали.
Рис. 2 Обратная сторона бронзовой литой подвески – змеевика с изображением горгоны Медузы (на аверсе – библейский сюжет). XII в. ГИМ.
Византийские календарные обряды (восходящие к античности) — календы (коляды — рождественские праздники), русалии (на Троицкой неделе), купалье (на Ивана Купалу), Юрьев день, связанный с прекращением осенних работ, — были восприняты на Руси вместе с византийской христианской культурой. Древнерусская культура впитывала светские элементы культуры Византии и Запада, в древнерусских городах (Киеве, Новгороде, Смоленске и др.) строили даже «латинские божницы» (католические храмы), Новгород и Смоленск были связаны тесными торговыми и культурными узами с гopoдами будущей Ганзы на Балтике.
(далее…)
Археология, казалось бы, подтверждает восстановление «языческой» обрядности в XII в. — тогда возродилась не только традиция ношения височных колец как у древних славянских племён, но расцвёл и обычай носить разнообразные амулеты — наряду с крестами-тельниками женский костюм включал многочисленные привески в виде коньков, птичек, орудий быта и хозяйственных предметов, очевидно служившие оберегами, призванными способствовать успешным начинаниям во всех делах древнерусской хозяйки. Даже составитель «Повести временных лет» сетовал на рубеже XI—XII вв.: «Но сими дьявол лстить и другыми нравы, всячьскыми лестьми пребавляя ны от Бога, трубами и скоморохы, гусльми и русальи. Видим бо игрища утолочена, и людий много множьство на них, яко упихати начнуть друг друга, позоры деюще от беса замышленаго дела, а церкви стоять [пусты]».
Рис. 1 Резная личина из сосновой коры. Новгород. XII в. ГИМ.
Однако перечисленные летописцем действа не имели прямого отношения собственно к Руси. Так решил святоотеческий VI Вселенский собор (Константинополь, 680 г.), и его запреты восприняли и западное латинское, и восточное греческое христианство. Словом «скоморох» здесь переводится греческое «мим». Но столь же очевидно, что запреты эти не соблюдались ни в Византии, ни на Руси. Античные традиции сказались на светских мотивах в росписи кафедрального Софийского собора в Киеве (XI в.), отразивших княжеский быт, — ипподром, бой воина с ряженым, охота на медведя и музыканты (иногда без особых оснований именуемые скоморохами) — и стали предметом церковных обличений. Конечно, эти сцены не были центральными, а украшали лестницу, ведущую на хоры, где размещалось княжеское семейство, но это внешнее «опричное» пространство и создавало ту внецерковную культуру, которую вслед за древнерусскими книжниками воспринимают иногда как «языческую».
Церковь же всё настойчивее вмешивалась во все стороны светской жизни: выступала свидетелем при сделках о продаже земельной собственности — такова надпись о покупке Бояновой земли в Софии Киевской. Молящиеся часто оставляли благочестивые автографы на стенах русских (равно как византийских) храмов с обращениями о Божьей помощи, записями о кончине членов княжеского рода и т. п. «Господи, помоги рабу своему Яносу, святая София, на мор и на новый урожай», — сообщает надпись XIII в. Ведь более всего люди в Средние века боялись гнева Божьего, обрушивавшегося на людей мором и голодом, — и Ян просил помощи не только у Бога, но и святой Софии. Встречаются и наивные, возможно даже детские, граффити — в Софии Киевской начертан конь (атрибут святых всадников), но кто — то пририсовал ему рога и для ясности приписал: «Муу». Близкой по содержанию к современным настенным граффити оказывается надпись в алтаре: «У Гнилка зубы тухлые», напоминающая дразнилку.
Рис. 2 Деревянная игрушка – коник на колесах с резным изображением сбруи. Новгород. Середина Xii в. Новгородский государственный объединенный музей – заповедник.
Рис. 3 Гребень из самшита, украшенный резными изображениями кругов и фантастического зверя. Гребень служил своеобразным оберегом, действительно спасающим от паразитов, поэтому на нём вырезались символы солнца (круги) и звери, кусающие врагов человека. Новгород. XIII в. ГИМ.
Рис. 4 Деревянная ручка ковша в форме головы дракона. Новгород. XI в. Новгородский государственный объединённый музей-заповедник.
После Крещения Руси и особенно разделения Церкви (схизмы) на Православную и латинскую Католическую (1054 г.) русская христианская культура развивалась под влиянием Византии. Деятели русской церкви и монахи — книжники (к которым относились и летописцы) усердно воспринимали суровые нормы греческого монастырского быта: античное наследие, сохранённое христианской Византией, практически не привилось на Руси как пережиток «язычества» — бесовщины. К «бесовским» относились Церковью и народные обряды, и «латинская» культура Западной Европы. Фольклор — народный обычай — воспринимался ею как языческий пережиток: в поучениях церковники обвиняли участников народных действ в идолопоклонстве. Пиршества с возлияниями, обычные для народных календарных праздников, считались жертвоприношениями античному божеству виноделия и возрождения природы — Дионису. Русские христиане, участвовавшие в подобных гуляниях, осуждались как двоеверцы, тайно поклонявшиеся идолам. Впрочем, само понятие «двоеверие» было заимствовано из греческой традиции и первоначально — у Феодосия Печерского — применялось к тем, кто колебался между греческими «латинским» (католическим) обрядом. Такие сомнения, видимо, одолевали многих на Руси после схизмы — ведь сам изгнанный киевский князь Изяслав искал помощи у Папы Римского.